Ознакомительная версия.
Еще один важный прием – мучить детей повествованиями о зверствах врагов. Например, «белых» в гражданской войне. Конечно, зверства были, но точно такие же, и еще более массовые, зверства «красных» не упоминались вовсе. «Я рассказал подросткам содержание книги о Сергее Лазо – герое гражданской войны, сожженном белогвардейцами в топке паровоза» (т. 1, с. 389). Сожжение заживо в топке – мучительный образ. Несомненно, рассказ травмировал детей, а значит – закрепил «коммунистические узы». Дети поверили, никто не спросил: а это правда?
Следующий обязательный элемент идеологической обработки – бесконечное повторение заклинаний: «Каждый юноша, каждая девушка в нашем обществе является участником борьбы за коммунистические убеждения, за глубокую веру в единственную в мире правду – правду коммунистических идей» (т. 1, с. 309). «Враг коммунизма – враг человека, добра, справедливости, чести» (т. 1, с. 408). «Перед единственной правдой, правдой коммунизма – равны все» (т. 2, с. 201) и т. д. и т. д.
А ведь там, в селе Павлыш Кировоградской области все помнили голодомор. В сочинениях педагога – в трех «московских» томах, в пяти «киевских» томах – нет ни одного упоминания об этой трагедии. Но дети не могли не знать. Даже если в их семьях старшие молчали, наложив печать на уста, все равно что-то прорывалось – шепотом, самим молчанием. В чем были равны перед коммунизмом умирающие с голоду крестьяне и сытые вооруженные коммунисты-гепеушники? Чему мог научить добрый учитель, если страшную память каждой семьи он попросту вычеркнул?
«Книги В. А. Сухомлинского „Рождение гражданина“, „Сердце отдаю детям“, „Павлышская средняя школа“, „Формирование коммунистических убеждений молодого поколения“ стали настольными книгами советских учителей, верными помощниками в воспитательной работе. В облике В. А. Сухомлинского как бы воплотились лучшие черты советского учительства, преданного Коммунистической партии и советскому народу, самоотверженно отдающего свои силы делу воспитания строителей нового общества» (История педагогики – М.: Просвещение, 1974, с. 428).
Воспетая Сухомлинским любовь к детям была отношением особенным – недовольным. Отвечая на вопрос «Комсомольской правды» – «Довольны ли вы молодым поколением?», педагог сказал, что «можно испытывать чувство недовольства самым дорогим, любимым человеком, если хочешь, чтобы он стал еще лучше, чем он есть» (В кн.: Б. А. Грушин. Четыре жизни России… Эпоха Хрущева. – М.: Прогресс-Традиция, 2000. с. 589). Это была принципиальная – осудительная – установка всей советской школы и советской власти, не только Сухомлинского, который свое недовольство обосновывал любовью. Власть и Сухомлинский были едины в убеждении, что подначальные люди, и дети и взрослые, должны знать, что они виновны всегда. Каким бы ребенок ни был прилежным, работящим, старательным, любознательным, он все равно не дотягивает до идеала. А значит, педагог недоволен.
Надежную основу для вечного недовольства Сухомлинский заложил в очерке «Как воспитать настоящего человека». «В идеальном образе человека, которого я называю настоящим, – писал он, – важнейшими мне представляются следующие черты…» (Собрание сочинений в 5 томах. т. 2. – Киев: Радяньска школа, Киев, 1979. с. 159). Перечисление важнейших черт занимает две страницы, начинается «глубоким познанием совершенства коммунистического общества» и завершается «эстетическим богатством» и «физическим совершенством» (с. 159—160). Педагог требовал «умения сильно любить и так же сильно ненавидеть», «быть глубоко преданным и в такой же мере – непримиримым» … он конструировал сакральную норму, которая не имеет связи с реальностью, но утверждает властвующую позицию хозяев сакральной нормы. Перед ней каждый человек, каждый ребенок ненастоящий. Поддельный? Логичнее предположить, что люди-то настоящие, а норма – поддельная.
Выискивать недостатки, то есть видеть пороки режима, категорически запрещалось и взрослым и детям. Только партия могла осудить некое лицо или явление, строго подчеркнув, что сама-то партия не виновата решительно ни в чем. Зато недостатки человека, особенно ребенка, следовало упорно выискивать – «чтоб он стал еще лучше, чем он есть» (= для внушения чувства вины и ущербности). Советские педагоги, а часто и родители, всегда были недовольны ребенком. Это внушение усваивалось многими. В книге Бориса Грушина приведены выразительные примеры на этот счет. Отвечая на вопросы анкеты, респонденты сами соглашались искать и находить у себя несовершенства: «Никогда нельзя сказать, что я сделал все для победы коммунизма. У любого из нас можно найти то, что он мог бы сделать, но не сделал» (Четыре жизни России, т. 1, с. 274). Во всяком случае, взрослые и дети знали эту идею и знали, что ее следует высказывать.
Репрессивная советская школа не умела, не хотела и боялась одобрять и поощрять детей. «Не бойтесь хвалить детей, – призывал в перестроечные годы Симон Соловейчик, – на похвалах они растут как на дрожжах!» (Симон Соловейчик. Непрописные истины воспитания. – М.: «Первое сентября», 2010, с. 86). Но, исходя из высшей сакральной нормы, хвалить детей было не за что. Они ведь живые, а к сакральной норме приближаются только мертвые: те, кто за коммунизм отдал жизнь. Живые не заслуживают похвал, они только исполняют свой долг. Для закрепления этой мысли Сухомлинский опять сочинил небылицу, выдав ее за быль. Его истории всегда до странности нелепые. Пусть дети не задавали вопросов, но неужели не удивлялись про себя? Думаю, что удивлялись, но помалкивали.
…Шахтер везет в больницу дочь и жену. Он за рулем легковой машины. На окраине города он услышал детский крик, остановился, вбежал в дом, откуда кричал ребенок, и нашел мальчика, который повредил глаз. Отец высадил жену с дочкой, повез в больницу мальчика, а потом вывел коммунистическую мораль: «Мне кажется, что такие поступки нельзя ни хвалить, ни награждать, – это долг, обязанность каждого человека. Когда надо было ради спасения мальчика отправить жену с 6-летней дочерью пешком за семь километров, я меньше всего думал о том, как оценят мой поступок люди». Сухомлинский присоединился к выводам своего персонажа: «Это не подвиг, а обычный поступок. Высшей наградой… должна быть не похвала и другие поощрения, а сознание выполненного долга» (Собрание сочинений в 5 томах. т. 2, с. 83). Педагог не хотел одобрять и поощрять, он воспитывал вечной виноватостью – это понятно. Непонятно другое – куда и зачем мать и дочкой брели семь километров. Они же в городе, а не в тайге. У меня и догадок нет. Если отец вез их в городскую больницу откуда-нибудь из поселка, то доехали бы на трамвае. А если, наоборот, больница загородная, то вернулись бы на трамвае домой. Но сочинитель преспокойно поместил эту историю в свой труд «Формирование коммунистических убеждений молодого поколения» – значит, с вопросами о странностях сюжета он не встретился ни разу.
Нет, удивительно не то, что педагог-гуманист был признан советским классиком. Удивительно, что и сегодня исследователи всерьез считают его гуманистом. «Он предвосхитил магистральные направления развития современной гуманистической педагогики с ее ориентацией на воспитание на основе общечеловеческих моральных ценностей» (Александр Ходырев. Советская школа 50-х – середины 60-х годов как социокультурный феномен. – Ярославль, ЯГПУ, 2004, с. 119). Нет, он внушал коммунистические псевдоценности, а с общечеловеческими упорно боролся. Особенно с самым страшным врагом, который угрожал коммунисту на селе, – с трудолюбием. Родители воспитывали детей в труде, в любви и уважении к труду, но для Сухомлинского это был неправильный труд – кулацкий: «Внешне получается, что родители стремятся привить своим детям трудолюбие, но по существу они прививают им кулацкую, мелкобуржуазную психологию» (Собрание сочинение в 5 томах, т. 2, с. 86). Сухомлинский поведал, как он «боролся за душу» девочки Зины, внушая ей взгляды на труд, «противоположные тем, которые внушали в семье» (с. 89). Он хотел привить любовь к другому труду. Тому, который в советском новоязе носил название общественно-полезного, а был бесполезным и общественно и лично.
§2. Коммунистическая школа versus реальная жизнь
Сухомлинский постоянно попрекал детей тем же, чем и пропаганда: советская власть вам все дала, юные герои отдали за вас жизнь, а вы заевшиеся иждивенцы, вы не такие, как надо. Педагог гневался: «Четырнадцатилетний подросток, ровесники которого 60—70 лет назад в подпольных революционных кружках думали о том, как свергнуть царское самодержавие, – этот подросток считается ребенком» (Собрание сочинений в 3 томах. т. 3, с. 225).
Ознакомительная версия.
